Он перенасыщен литературой. Литературы в нём больше, чем эритроцитов. Но внешний мир требует как раз эритроцитов, здоровых инстинктов. Митя тщательно мимикрирует. Умело матерится, говорит «тёлка», сплёвывает себе под ноги.

Он тоже — как все — перестал общаться с Лапиным. И по этому поводу его мучает совесть. Как отрыжка после каннибализма. Дело в том, что Мите, говорящему по-русски с акцентом, и самому перепадает этой необъяснимой нелюбви — нелюбви вообще, в принципе, жестокой и раздражительной, как подслеповатый снайпер. (Он присматривался — москвичи все разные, а не любят их одинаково.) Митя русский. Ни четвертинки, ни осьмушки инородной крови. Но он грузинский русский, родился и вырос в Тбилиси.

Окружающие любят порасчленять его: «Значит, ты не грузин? Папа-мама оба русские? Хм!» Почему именно, он не знает, но многим противны такие как он, русские с акцентом. Он в растерянности. Год назад он приехал в Россию за высшим образованием, поступил на геофак в Ростовский университет и отучился там курс. А теперь вот исполняет почётную обязанность каждого советского гражданина. И в общаге, и в казарме Митя чувствует себя чужаком — даже с теми, кто с ним дружит. С ним дружат как с чужаком. Как с иностранцем.

Нужно что-то делать. Доказывать, что ты не верблюд — работа рутинная, требующая системы. В первую очередь Митя учится скрывать свой акцент. И выглядеть таким русским — уж руссее некуда. Ой ты гой еси, знаете ли, так вас и разэтак! Всё сложно как в дневнике шизофреника: от слова «зёма», обращённого к нему, делается хорошо и уютно, но слова «чурка», «черножопый», «косоглазый», «нерусь», — произнесенные в его присутствии, вгоняют его в краску.